Читать книгу Повесть о любви и тьме онлайн

По прибытии в 1919 году в Иерусалим дядя Иосеф поначалу исполнял обязанности секретаря Комитета по ивриту. А затем занял должность профессора ивритской литературы в Еврейском университете, который открылся в 1925 году. Он ждал и надеялся, что ему дадут кафедру истории еврейского народа или, в крайнем случае, он будет преподавать историю эпохи Второго Храма[29], но (как он сам вспоминал об этом):

– Радетели университета с высоты своего германского происхождения пренебрегли мною, как пренебрегли они национальной идеей, как пренебрегли они всем, что не удостаивалось оваций иных народов и ассимиляторов всех мастей, ненавистников Сиона… И отправили меня в изгнание – преподавать ивритскую литературу, подальше от той печи, где обжигают души молодых, подальше от того поля, где я мог бы посеять в этих душах зерна любви к нашему народу и его героическому прошлому периода восстаний против римского ига.

На кафедре ивритской литературы дядя Иосеф чувствовал себя, по его словам, как Наполеон на острове Эльба. Поскольку не дали ему возможности двинуть вперед весь Европейский континент, он пока что поставил перед собой другую задачу: на своем маленьком островке, на своем островке изгнания внедрить новые прогрессивные порядки. Только спустя примерно двадцать пять лет была создана кафедра по изучению истории эпохи Второго Храма, и дядя Иосеф возглавил ее, не перестав быть заведующим кафедрой ивритской литературы.

Иногда он указывал на два бронзовых бюста, стоявших на этажерке в гостиной: Бетховен – с развевающимися волосами, полный презрения и вдохновения, и Жаботинский – во всем великолепии военного мундира, с решительно стиснутыми губами. И говорил, обращаясь к своим гостям:

– Дух индивидуума подобен духу всей нации – оба стремятся к заоблачным высям и оба рухнут, если будет утрачен идеал.

Как-то в субботу один из гостей, Барух Крупник, он же Барух Кару, рассказал о том, как Жаботинский, сочиняя гимн сионистской молодежной организации “Бейтар”, не мог подобрать ивритской рифмы к слову гез (род, раса), поэтому он временно вписал русское слово “железо”. Строка эта должна была бы прозвучать так: “Кровью и железом восстанет род…” Но тут-то и появляется Барух Крупник собственной персоной и предлагает заменить слово “железо” на еза (пот). Теперь род восставал “в крови и поту”. Но я с какой-то настырной радостью ниспровергателя, бывало, декламировал перед родителями, чтобы позлить их, свой вариант, в нем сохранялось слово “железо”, а вот геза я произносил как “гжезо”.