Читать книгу Бетховен и русские меценаты онлайн

Сравним эти записи с известными фрагментами из писем Моцарта к отцу, в которых он говорит о смерти матери (к отцу из Парижа, 9 июля 1778 года) и рассуждает о смерти вообще (к отцу из Вены, 4 апреля 1787 года). В обоих случаях Моцарт уверяет отца, что мысль о смерти нисколько его не страшит («когда угодно господу, тогда угодно и мне»[64]), напротив, он считает ее «истинным, лучшим другом Человека», и в ней нет «не только ничего пугающего, – но очень много успокоительного и утешительного!..»[65]. Возможно, эти высказывания Моцарта были призваны смягчить горе Леопольда от утраты любимой жены и примирить его с неизбежностью собственной смерти (второе из писем был написано в период неизлечимой болезни Леопольда). Но Моцарт, очевидно, желал бы относиться к смерти именно так, хотя, судя по горестной и страстной музыке его «Реквиема», ему не всегда это удавалось.

Бетховен, конечно, не знал ни приведенных здесь высказываний Моцарта, ни записей Струве-отца, но пытался смягчить скорбь своего друга в сходных выражениях. Как и цитаты из стихов любимых поэтов или крылатые афоризмы популярных философов, подобные мысли были общим местом культуры конца XVIII века. В молодости, да и позднее, гораздо более характерным для Бетховена было не смиренное принятие смерти, а героическое противостояние ей. «Жалок тот, кто не умеет умирать! Я знал это еще пятнадцатилетним мальчиком», – сказал он однажды Фанни Джаннатазио дель Рио[66]. В самом проникновенном и тщательно отделанном в литературном отношении документе из эпистолярия Бетховена, «Гейлигенштадском завещании» 1802 года, обе моральные парадигмы – принятие смерти и противостояние ей – естественным образом соединяются. В конце этого исповедального письма, обращенного к братьям Карлу и Иоганну, Бетховен писал: «Итак, решено: с радостью спешу я навстречу смерти. <…> Явись когда хочешь, я тебя встречу мужественно»[67].

В 1795 году Бетховен, утешая друга, еще не подозревал, какой страшный недуг ему уготован и насколько скоро ему придется стать героем настоящей трагедии: трагедии гениального музыканта, постепенно теряющего слух. Его карьера шла в гору, и слова из письма к Струве – «Мне здесь живется пока хорошо, я приближаюсь к намеченным мною целям» – полностью отражали реальное положение дел. Несколькими месяцами позднее, 19 февраля 1796 года, Бетховен писал брату Иоганну из Праги: «Дела мои идут хорошо, как нельзя лучше. Своим искусством я обретаю друзей и уважение, чего же большего мне еще желать?»[68] Еще чуть более года спустя Бетховен почти в тех же словах сообщал о своих успехах Вегелеру в Бонн в письме от 29 мая 1797 года: «Дела мои идут хорошо, и я могу даже сказать – всё лучше»[69]. К занятию какого-либо официального поста он в это время, по-видимому, не стремился. Напротив, завоевав репутацию «короля пианистов» в Вене, он строил планы больших гастрольных поездок, которые отчасти освещены в комментируемом письме к Струве. Только из этого письма и больше ни из какого другого источника мы узнаём, что, оказывается, осенью 1795 года Бетховен обдумывал планы возможных поездок в Италию и в Россию. Об Италии мы говорить здесь не будем, поскольку в дальнейшем у Бетховена не сложилось прочных взаимоотношений с итальянскими музыкантами, меценатами и дипломатами. С Россией же дело обстояло иначе: хотя посетить нашу страну Бетховену не довелось, количество русских почитателей у него постоянно возрастало.